Фестиваль соединил современность с классикой: одной из важных составляющих смотра, собравшего в афишу, прежде всего, спектакли по произведениям из школьной программы, стала лаборатория Олега Лоевского — молодые режиссёры делали эскизы по новым текстам. В основной программе фестиваля — конечно, Пушкин, а также Островский, Гоголь, Чехов. Сценические решения Пушкина довольно разнообразны: «Евгения Онегина» читала актриса Электротеатра Станиславский Елена Морозова и актер Омской драмы Иван Маленьких, хореограф Татьяна Гордеева и драматург Екатерина Бондаренко при участии зрителей показали опыт социальной хореографии все по тому же «Онегину», а Театр.doc представил детский спектакль с неожиданным ракурсом пушкинской темы — «Пушкин и деньги». Сравнивая цены тех лет с цифрами, которые называл в переписке и других документах поэт, актеры погружали публику в контекст времени и превращали Пушкина из абстрактной фигуры в человека своей эпохи.

Одной из удач фестивальной программы стал спектакль Лесосибирского театра «Поиск» «Мёртвые души» в постановке Олега Липовецкого. Галерея гоголевских типов была разыграна тремя актерами (Олег Ермолаев, Максим Макаров, Виктор Чариков): снимая с гардеробных вешалок платья и сюртуки, они превращались то в кучера Селифана, то в пройдоху Ноздрева и так далее. Спектакль разворачивался в обстановке сэконд-хэнда (художник Яков Каждан) — рядом со старой одеждой стояли на полочках вазы, часы и другие предметы интерьера. Все диковинное и старинное оказывалась к месту и впору — точно так же, как уместны в нашей сегодняшней жизни гоголевские персонажи.

В Лесосибирском маленьком театре, довольно часто объявляющемся на крупных фестивалях (спектакль «Лесосибирск Лойс» номинирован на «Золотую Маску»), удивляет отважность и энтузиазм — более трех часов актеры с заразительным азартом примеряют на себя маски разной степени карикатурности, экспериментируя с пластикой, мимикой и голосом. Конечно, назвать спектакль ровным нельзя — те или иные образы получаются лучше или хуже; не удалось избежать и повторов. Но, тем не менее, «Мёртвые души» Липовецкого — это какой-то беспримесный театр, коллективное наслаждение лицедейством. Здесь не заметишь сложной концепции, гоголевское проступает именно из способа актерского существования и взаимодействия. Чичиков — поначалу педантичный «немец», человек дела и строгости — попадает в неизведанную им жизнь, где варварство дикое, нетронутое. И энергия этого варварства беспощадна и сокрушительна, перемалывает любой расчет.

Другим успехом фестивального смотра стал спектакль Антона Безъязыкова в Кемеровском театре драмы — «Доходное место» по пьесе Островского: редкий пример удачной актуализации классического текста. Здесь почти нет каких-то навязчивых примет, говорящих о том, что время действия — наши дни. Пожалуй, только видеокамера, на которую в самом начале записывают выпуск блога Жадова (Антон Остапенко), да песня Лепса, ее исполняет подгулявший Юсов с хором подпевал-чиновников младшего ранга. Все остальное — достаточно абстрактно, как и форма чиновников — понятно, что какое-то ведомство, военное или силовое. В общем, место действия — Россия, время действия — всегда, и особенно сейчас. Сидя в зале, видишь в Жадове себя — немножко заносчивого молодого либерала, чьи чувства и убеждения достойны симпатии, но вся его активность — лишь в разговорах. Ты, как и этот Жадов, испытываешь отчаяние — ты не революционер и не реформатор, ты лишь пишешь горькие посты в фейсбуке, ну или, на крайний случай, можешь выйти на санкционированный митинг. Весь пафос растворяется в разговорах, все сопротивление системе безысходно пассивно. И претензии режиссёра к Жадову — очевидно, претензии к себе и к своему поколению.

Противная сторона тоже вышла очень сегодняшней: кряжистый, с пресыщенной угрюмой миной на лице и кривым ртом, Юсов; гладкий, хлопотливый Белогубов (Иван Крылов), на разный манер зачесывающий свои светлые локоны. Этот Белогубов — сирота и сын системы: из услужливого мальчика на побе-гушках вырастает в нового хозяина жизни. Во время обысков у Вышневского расхаживает важно по квартире, как символ грозного правосудия. Вообще, мимикрия — главное умение этого Белогубова, главное свойство новых хозяев, пришедших на смену старшим, менее гибким, товарищам. Никакого романтического финала в сегодняшнем «Доходном месте» быть не может: очередная металлическая стена (сценография здесь очень «российская» — комплект передвижных заборов) скрывает Жадова, отправляя в историческое небытие, и на первый план выходит все тот же Белогубов, успешно осваивающий роль защитника конституционных ценностей.

В кемеровском «Доходном месте» удалось то, что не получилось в краснодарском спектакле «#Он_она_собачк@» Радиона Букаева и в псковской «Метели» Алессандры Джунтини: в первом случае попытки осовременивания оказались слишком формальными, уничтожив очарование чеховского рассказа, а во втором пьеса Василия Сигарева по повести Пушкина утонула в режиссёрской эклектике. В «Доходном месте» же нетронутый текст Островского звучал так органично, как будто это новая пьеса, написанная буквально на днях.

Режиссёрская лаборатория была обширной — пять эскизов, три из них по современным российским текстам, два — по зарубежной драматургии разных лет. Удивил показ в постановке ученицы Сергея Женовача Нади Кубайлат — мелодраматическая пьеса Юлии Тупикиной «Ба» превратилась здесь в стилистическое сражение: молодые персонажи из города обернулись напыщенными завсегдатаями аристократических салонов далеких веков, а бабушка из деревни — карикатурной крестьянкой из плохого театра. Неожиданный режиссёрский ход вскрыл в, казалось бы, бытовом, очень конкретном тексте иные возможности, но с другой стороны, лишил персонажей развития, а текст — действенного начала. Тем не менее, эскиз порадовал осмысленностью и творческой смелостью режиссёра.

Одним из событий фестиваля стал эскиз Владимира Даная (тоже ученика Сергея Женовача) по «Академии смеха» Коки Митани — очень литературный текст пьесы-дискуссии режиссёру удалось превратить в предельно игровую ситуацию и одновременно в острое, современное, высказывание. Поединок цензора и драматурга в исполнении Евгения Терских и Максима Плеханова отсылал к нынешним отношениям государства и культуры, когда первое рассматривает вторую исключительно как идеологическое оружие. В какой-то момент цензор включался в игру, предложенную драматургом, покорялся игровой стихии, но в псковском эскизе это сближении оказывалось не только временным, но и иллюзорным. Искусство не побеждало жизнь и политику: в финале на экране мелькали тюремные фотографии знаменитых арестантов — Мандельштама, Мейер-хольда, Солженицына, а драматург из пьесы Митани отправлялся не на войну, а в лагерь.

Лабораторные показы завершились эскизом Елизаветы Бондарь по пьесе Эрика Дюфо «Гробница малыша Тутанхамона»: в стильном черно-белом пространстве актеры существовали в подчеркнуто нейтральном формальном рисунке — здесь не было места быту или характерам, важна была ситуация и сам текст. Действие разворачивалось в двух пластах: на сцене — жизнь людей, на экране — жизнь персонажей комиксов, которые рисовала главная героиня. История о том, как художница потеряла дочь и встретилась с ней в придуманном мире при помощи своего искусства, получилась многогранной и без лишней сентиментальности: речь шла не только о семейных ценностях и о диалоге поколений, но, прежде всего, о выборе, встающем перед творческим человеком.

Пушкинский фестиваль, длившийся почти две недели, на время превратил Псков в центр российской театральной жизни, которая, если все сложится, продолжится, когда что-то из лабораторных эскизов вырастет в репертуарный спектакль.