петербургский театральный журнал (блог) | Оригинал статьи
Автор: Татьяна Тихоновец

---

О фестивале-лаборатории «Берлин/23» в Шарыпово

«Берлин/23» — так называется фестиваль-лаборатория драматических театров Красноярского края. Она прошла в городе Шарыпово в последнюю декаду августа и была посвящена на сей раз классической русской литературе. Начало было положено еще в 2012 году — тогда лаборатория называлась «Камерата плюс». Куратором и руководителем ее стал Павел Руднев, театральный критик, кандидат искусствоведения, помощник художественного руководителя МХТ им. А. П. Чехова и ректора по специальным проектам Школы-студии МХАТ.

Первая лаборатория объединила в себе три театра Красноярского края. Первые эскизы поставили молодые тогда, а ныне известные всем Герман Греков, Дмитрий Егоров, Георг Жено и Борис Павлович. В 2017 году проект Шарыповского театра поменял статус и стал межрегиональным фестивалем драматических театров «Сибирская Камерата плюс», а в 2021 году появилось сегодняшнее название: Фестиваль-лаборатория драматических театров «Берлин, 23». За это десятилетие сделано очень многое. Понятно, что по результатам эскизов появлялись новые спектакли, молодых режиссеров звали на постановки, многие спектакли становились участниками и лауреатами крупных театральных фестивалей. Но главное, на мой взгляд, это то, что за эти годы выработался новый формат лаборатории. Муниципальные театры края имеют совсем небольшие труппы, в некоторых, например, в том же шарыповском, — 10–12 человек. Три-четыре эскиза одному театру просто не вытянуть. Поэтому с самого начала лаборатория была ориентирована на приезд нескольких театров-участников. В разные годы сюда приезжали Хакасский национальный драматический театр, Мирнинский драматический театр, а постоянными участниками проекта являются Ачинский драматический театр, Лесосибирский городской драматический театр «Поиск», Мотыгинский драматический театр и, конечно, хозяин, Городской драматический театр Шарыпово.

Ну и очень важный момент: почему «Берлин/23»? Дело в том, что в сибирском городе Шарыпово в строительстве крупнейшей Березовской ГРЭС, объявленной когда-то всесоюзной комсомольской ударной стройкой (1979), участвовали немецкие фирмы, и в городе появилось много немцев. Многие так и прижились в Сибири. Район города, в котором расположен театр, называется просто: Берлин. А номер дома театра — 23. В этот раз еще с текущим годом совпало.

Фестивальная часть проекта включила в себя три спектакля, которые были показаны зрителям Шарыпово. Это знаменитые уже «Мертвые души» (режиссер Олег Липовецкий) Лесосибирского театра, объехавшие, кажется, все театральные фестивали от Москвы до самых до окраин. Это спектакль Мотыгинского театра «Леди Макбет Мценского уезда» (режиссер Дмитрий Акимов) и «О. Е.» Шарыповского театра по мотивам романа «Евгений Онегин» (режиссер Снежанна Лобастова). А дальше фестивальная часть плавно переросла в подготовку эскизов. Мария Романова, петербургский режиссер, взялась с артистами Мотыгинского театра за пушкинского «Медного всадника». Бари Салимов (Москва) решил поставить булгаковские «Записки на манжетах» с артистами Лесосибирского театра. Ксения Самодурова (Москва) работала над второй редакцией «Мистерии-буфф» Маяковского с артистами Ачинского драматического театра. Арсений Мещеряков (Москва) вместе с шарыповцами предложил эскиз по пьесе Островского «Пучина».

Все тексты представляют собой классические произведения XIX и XX веков, но все необычны для театра. «Медного всадника» блистательно исполняли когда-то Иннокентий Смоктуновский, Михаил Козаков, но это были моноспектакли. Мне, например, никогда не встречались «многонаселенные» спектакли по этой гениальной поэме. «Записки на манжетах» написаны не для театра и, кажется, никогда не ставились. «Мистерия-буфф» — это, безусловно, настоящий театральный манифест Маяковского и Мейерхольда, но ведь где 1918 год, когда эта пьеса была написана и поставлена впервые, и где мы… Ну и «Пучина». Пьеса не то чтобы забытая, но точно не входящая в первый десяток пьес великого драматурга, да и во второй тоже. Так что все четыре текста — рискованный выбор режиссеров. И необычайно интересный! Где еще и рисковать, как не на лаборатории? И когда, как не в том возрасте, когда риск в профессии просто необходим? (Ну и не опасен для жизни и репутации.) И, разумеется, работа над такими текстами была очень важна для артистов. Вряд ли им удалось бы поработать с ними вне лабораторного формата. Будет ли продолжена работа над этими эскизами? Это всегда решение руководства театров. Посмотрим, кто и на что отважится.

Для артистов Мотыгинского театра работа над «Медным всадником» была очень сложной задачей. Труппа театра совсем молодая, артисты не имеют опыта работы над стихотворным текстом, да и голоса у всех бытовые, не поставленные. Но за эти четыре дня, как считает режиссер эскиза Мария Романова, они совершили мощный рывок. По крайней мере — эскиз показал, что они умеют работать, как хор, как единое целое, подхватывать мысль друг друга, они пластичны, и их театральная энергия способна увлечь и захватить зрителя. Был интересен артист, исполнивший роль Евгения. Ему удалось показать тихое сумасшествие маленького человека, ничтожного перед бронзовым кумиром, но осмелившегося на бунт. За эти четыре дня артисты только-только успели подойти к самой важной мысли Пушкина о всесильной власти самодержца, который «уздой железной Россию поднял на дыбы» и которому вдруг смеет грозить жалкий бедняк: «Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!..» Бунт сумасшедшего, у которого отнято право на его скромное счастье, у кого отнято все, — такой бунт опасен. Интересно было бы продолжить эту работу с приглашением хорошего педагога по речи, с подробным разбором текста, потому что внешний рисунок эскиза уже точно найден режиссером.

От Пушкина перешли к Булгакову. «Записки на манжетах» — это во многом автобиографический текст. Конечно, Булгаков постарался завуалировать биографическое начало, сделав героя «Записок» поэтом и запутав некоторые детали своей жизни. Но в целом этот большей частью утерянный текст почти точно повторяет биографию писателя. Здесь режиссеру была важна не «московская» часть текста, а «владикавказская», ибо Булгаков стремился во Владикавказ, чтобы покинуть Россию. В реальной его биографии это не удалось, потому что он заболел тифом, в тексте «Записок» — потому что не оказалось денег, чтобы заплатить капитану судна. Но тиф здесь присутствует не как причина невозможности уехать, а как страшная болезнь всего организма: тела, рассудка, души. (Тиф очень заразен, именно поэтому первой жене Булгакова Татьяне Лаппе не удалось вывезти его в эмиграцию.) В эскизе кажется, что это безумие охватывает всех героев, оно заразно. Все они предстают перед больным, и кажется, что больны все, и он только один из них. Героя «Записок» играет Олег Ермолаев. Играет умно, подробно, очень точно осознавая задачу: показать общее безумие. Общий кошмар, от которого единственное спасение — проснуться. А если нет этой возможности, то найти выход. Например, вырваться к творчеству.

Текст поставлен не весь. Но Бари Салимову удалось найти точный режиссерский ход. Героя окружает театральный хоровод, где медсестры превращаются в монашек, а они — в какие-то знакомые ему голоса, даже, как будто, голос жены. Друг его Юрий Слезкин (реальный друг писателя в те годы, именно ему посвящена единственная запись, сделанная чернильным карандашом на манжете, откуда и полное название «Записок») ждет сына, а сына приносят в обувной коробке (колыбельки же нет), и это рождение ребенка в безумии и дикости Гражданской войны показано почти как рождение Спасителя.

В финале безликие маски окружают героя, они страшные, и одна из них (Наталья Гамеза) кричит отвратительным визгом нечеловеческие изуродованные слова. Эскиз поставлен почти в черно-белом цвете. И очень хорошо работает здесь фонарь, который все время меняет и искажает ракурс. То на фоне зыбкого светового квадрата появляются темные силуэты, то кто-то оказывается в этом свете, от которого невозможно скрыться. В общем, эскиз получился умным, стильным и очень глубоким по режиссерскому разбору. Этот театр, ставящий вообще не самые обычные произведения, оказался готов и к «Запискам», которые именно сейчас очень точно передают настроения времени.

Ксения Самодурова решилась поставить театральный манифест Маяковского. Она выбрала вторую, более «понятную» массам, редакцию «Мистерии-буфф», которая была поставлена Мейерхольдом в 1920 году. Не будем здесь упоминать о крайне редких постановках этой пьесы. Текст ее — это, конечно, стихи гениального поэта. Но как его произносить сейчас? Начало пьесы и сегодня звучит так манифестально, что этот монолог мог бы произнести молодой театральный авангардист, но многие приметы и реалии того бурного времени сейчас просто не считываются. Очень хотелось понять: а кто все эти люди, которые переживают вселенский потоп? Да это все наши современники, точнее, это мы с вами. Сидящие перед телевизором, жующие попкорн и ждущие того, кто скажет, что надо делать. То ли ковчег строить, то ли бежать, то ли продолжать жевать. Ачинский театр отважно пошел за режиссером. Артисты точно поняли свою задачу. Сложнейшие стихи были присвоены, а за четыре дня — это просто подвиг. Были найдены яркие театральные маски, артисты отлично работали со зрителем, подсаживаясь к нам, угощая попкорном и абсолютно сливаясь с залом. Сливаться с ними не хотелось, но пришлось. И это было обидно. То есть конфликт был найден: несогласие с большинством и невозможность отделиться от него. Не знаю, пойдет ли театр на такой совсем уж дерзкий эксперимент, но если пойдет, то у меня есть и кандидатура на переделку текста, как того требовал Маяковский, считавший, что текст «Мистерии-буфф» должен меняться, и сам вносивший переделки в него. Это, конечно, Женя Беркович. Талантливейшая поэтесса и сценаристка.

Последний эскиз — «Пучина» Островского в постановке Арсения Мещерякова с Шарыповским театром — просто ошеломил. Как сейчас ставить Островского, чтобы это было не музейным экспонатом, а звучало современно, не знает никто. Чаще всего действие переносят в наше время, иногда в девяностые, иногда в шестидесятые. Но текст все равно сопротивляется. Ни в те годы, ни сейчас люди, в какие современные костюмы их ни одевай, так уже не разговаривают, не чувствуют, не мыслят. Мещеряков поставил короткий, минут на сорок, дайджест по пьесе. Но в результате вся она оказалась прочитана, понята и поставлена. Режиссер нашел очень точный способ актерского существования, что бывает крайне редко в работе над эскизом. Он совершенно отказался от быта, от психологических подробностей, от длинных речевых характеристик и подробностей действия. Артисты страшно педалируют текст, растягивают его, подчеркнуто странно интонируют, орут, подвывают, стонут, плачут, повизгивают. Какие еще глаголы призвать, чтобы объяснить это, я уж и не знаю. Да, можно сказать, они просто издеваются над героями. Все преувеличено, подчеркнуто и в результате доведено до гротеска. С этим термином я обращаюсь осторожно. Под театральным гротеском часто прячется просто кривляние, карикатура. Но здесь был именно гротеск. И режиссеру удалось передать суть каждого героя. А артистам — осуществить смелый рисунок. В результате появился острый сатирический эскиз о пучине нашей жизни. Надеюсь, работа над ним будет продолжена.

Вот так закончилась лаборатория «Берлин/23». Она прошла в атмосфере любви и дружества. И это мне кажется самым главным. Театры работали в очень стесненных условиях, когда репетициями были заняты, кажется, все возможные помещения Шарыповского театра и даже Молодежного центра поблизости. Но процесс «взаимоопыления» именно поэтому происходил очень активно. Каждый из этих театров в своем городе — единственный. И такие встречи — друг с другом, с новыми режиссерами, с критиками — просто необходимы. Да и просто праздник встречи с друзьями, капустники, застолье в финале артистам тоже важны. А в «Берлине, 23» это умеют и любят делать.